Я сгорел уже в самом начале первого семестра. Два месяца, терпя насмешки, я обхаживал ее и услуживал по мелочи, пока не уговорил сходить в «Севастополь» на вечерний сеанс, когда там показывали «Бабетту» с Б. Б. в главной роли. О результате лучше бы промолчать. Когда я как бы случайно положил ей руку на колено, она оттолкнула меня и с досадой прошипела: — Это еще что! Ты что обо мне думаешь? Остаток фильма я практически не видел. Бриджит на экране перестала для меня существовать, потому что та, что сидела рядом со мной, кстати, очень похожая на нее, только живая и совсем еще не потрепанная, отшила меня спокойно и безжалостно.
Насчет Б. Б. я не преувеличиваю. Катаржину большинство студентов знали под кличкой «Бардотка». Те же длинные, золотые, как у принцессы, волосы, уложенные в одну из двадцати известных ей причесок, тот же очаровательный носик, те же полные, великолепно очерченные губы, то же простодушное, полное детского удивления и невинности выражение огромных темно-карих глаз. К тому же она со вкусом одевалась. Мини-юбку стала носить первой на факультете, гораздо раньше, чем мода на обнаженные ноги охватила широкие массы женщин, да и потом Катаржина почти не знала конкуренции. Едва ли не все шмотки на ней были из «Тузекса», дядя из Америки снабжал ее долларами. Но если бы она надела мешок из рогожи, ей бы и это было к лицу.
Словом, у Гонзы не было никаких шансов. Ни у кого из нас не было. Я бы поспорил на любую сумму, что наша прекрасная однокашница в свои двадцать два года все еще остается девственницей. Все свои желания она подчинила одной цели: спокойно, безо всяких сердечных передряг, закончить учебу, а там будет видно.
Так что вечером в «Дельте» Гонза, как и следовало ожидать, ничего не добился. Нам с Аленой жаловаться не приходилось, да и Зузане с Бореком тоже, правда, четыре сотни — это четыре сотни, на них не очень-то разбежишься, но Гонза, финансирующий всю эту операцию, взялся за дело решительно. После ужина он заказал две семисотграммовые бутылки мозельского, и пошел у нас пир на весь мир. Девчонки, понятное дело, расфуфырились, как могли, Алена после обеда сходила к парикмахеру, Зузана вырядилась в черное вечернее платье с изящным ожерельем «мейд ин Яблонец», дополненным сережками и какой-то штуковиной в волосах. Да только рядом с Катаржиной теряли весь свой блеск и янтарь, и сама Зузана. Между тем Катаржина была в скромном светло-голубом платье, совсем простеньком, но стоило ей встать и пройтись, как этот наряд показался нам произведением портновского искусства. Он облегал и подчеркивал ее фигуру и спереди, и сзади, и со всех сторон, а, видит Бог, там было что подчеркивать.
Мы распивали уже третью бутылку, когда впервые зашла речь об избушке в горах и рождественских праздниках. Разговор об этом завел, понятное дело, Гонза. Принадлежит избушка двоюродному брату Гонзы, и на святки — это точно — там никого не будет.
Первой клюнула Зузана:
— Я — «за» обеими руками. У нас только три экзамена, так что пару дней активного отдыха мы можем себе позволить.
— А на лыжах там можно кататься? — уточнила Алена. Гонза иронически усмехнулся, подчеркивая наивность вопроса.
— Что там говорить, — произнес он, — если прямо от избы — крутой спуск, а совсем рядом ровная площадка, будто специально для тренировок новичков.
Алена ваяла меня за руку.
— Поедешь?
— Ну, конечно, — кивнул а, тут же согласился и Борек. Гонза совсем загорелся.
— Внизу, в деревне, накупим всякой всячины, и — прощай, цивилизация, здравствуй, дикая природа. Рождество в семейном кругу, а там и Новый год близко. Два дня на поправку — и третьего января отчаливаем. Прямо утром на Штепана можно туда двинуться. Практически до самой горы идет прямой автобус. Через Костелец, где Катаржина может к нам присоединиться.
В том то и была закавыка. Катаржина ни словом пока что не обмолвилась. Гонза, наверно, ждал, что кто-нибудь из нас поможет ему уговорить ее, но Зузана загляделась на танцплощадку, Алена вертела пепельницу, Борек раскуривал сигарету, а сама Катаржина смотрела в сторону бара. Глаза ее были слегка прищурены, словно она старалась прочесть надписи на этикетках бутылок, выставленных над стойкой. Она молчала.
— Надеюсь, Катаржина, ты тоже поедешь?
Она усмехнулась:
— Я на лыжах даже стоять как следует не умею. Последний раз каталась на них сто лет назад на уроках физкультуры.
Гонза тут же принялся расхваливать площадку для тренировок, на ней, дескать, и младенцу нечего бояться. К тому же прекрасные ландшафты, покой и здоровый климат, а до ближайшего селения — полмили.
— Ты хоть представляешь себе, как чудесно в горах зимой? Рядом граница, и совсем недавно туда никого не пускали. Девственная природа, не тронутая губительной цивилизацией…
— А десятого января — экзамен по немецкому, — теперь уже открыто рассмеялась Катаржина.
— Брось, тебе ли паниковать! Мне бы так языки давались…
— Не разбивай нашу компанию, — не без задней мысли поспешила на помощь Гонзе Алена. Ради гор и лыж она была готова на все и сообразила, что без Катаржины так удачно задуманная поездка уходит в область несбыточных фантазий.
— На Сильвестра я должна быть дома, — решительно заявила Катаржина. — А тащиться на край света на пару дней…
— До Сильвестра так до Сильвестра, — вступил в разговор Борек, его поддержал Гонза, педали голоса и мы с Зузаной, словом, навалились со всех сторон… Только все это — зряшное дело, подумалось мне: чтобы Катаржина да уступила — не надейся и не жди… Но оказалось, что я переоценил ее. В конце концов мы услышали, что она поедет.